Добившись безопасности в своем парке развлечений, я начал осторожно повышать его статус. Единственный способ, который мне был доступен — это посещать его лично. Сначала я просто бродил по Саду, в окружении угрюмых стражников. Это оказалось плохой идеей — хоть мне иногда и кричали что-то одобрительное, в основном горожане пугались и старались держаться от меня подальше. Их можно было понять — учитывая практически неограниченную мою власть, неизвестно что я мог выкинуть. Рассказывают, что мой прадед мог похитить с улицы понравившуюся горожанку, продержать её в поместье несколько дней, а потом дать пару дукатов и выгнать обратно. К мужу. Я относился к этим рассказам с сомнением — не каждую, а только ту, за которая не вступится одна из четырех самых влиятельных гильдий, это как минимум. Однако Магну в свое время эта идея очень понравилась.

Поэтому настороженность горожан по отношению к разгуливающему рядом аристократу с охраной понять было можно. Без охраны пришлось бы настороженным быть уже мне — кто знает, какие старые счеты есть вон у того угрюмого мужика с потертым городским мечом на боку, по отношению к семье Итвис? Может это его бабку в свое время повалял мой дед. И ему об этом регулярно напоминают. Поэтому он так хмуро и смотрит, потому как пырнуть хочет, но не может.

Тогда я переиграл ситуацию. Я стал давать званые концерты. Для ветеранов обеих битв. Их статус был явно выше чем обычных горожан — такие вечера уже стали отдавать респектабельностью. Я появлялся в них на правах участника, как часть приглашенных. Это работало лучше — как только я превратился в почетного гостя, мое присутствие получало простое и понятное объяснение. И это несколько снижало междусословное напряжение.

На сцене сейчас пел Сперат. У него оформился глубокий, мощный бас. Вокруг него мелькали в воздухе статичные картинки — довольно брутальные рыцари кажущиеся крохотными на своих закованных в железо конях, не двигая конечностями метались вокруг горстки пехотинцев в обычной, повседневной одежде. Помимо традиционных широких мечей, пехотинцы были вооружены топорами и вилами. У одного в руках, кажется была даже лавка. Тем не менее, пехотинцы успешно противостояли натиску рыцарей, то и дело развеивая одного из всадников в мерцающую пыль.

Качество иллюзий по сравнению с теми, что творил покойный ректор Фро, было не на высоте. Зато ученики Университета, заменившие его на этом поприще, брали выдумкой и усердием.

— Это наша земля! — грохотал бас Сперата, и ему вторил хор из зрителей. Петь тут любили и умели. Хотел бы сказать, что песня была написана с моей помощью, но нет. Как это часто бывает, при внешней простоте, некоторые культурные особенности оказываются сложными, а нюансы понимают только выросшие в конкретной среде. Я пытался создать марш — то есть походную песню. Которую можно орать, маршируя в колонне. И такие песни тут были — их пели во время однообразной работы. Особенно бурлаки. Протяжное «Эх, ухнем, да потянем-потянем» местным бурлакам показалось бы практически родной мелодией. Но петь такие песни со сцены в приличном обществе — дурной вкус. Для солидных людей, вечером после трудового дня, под кружку пива и в красивом месте, требовались песни сильно иного вида. Это были баллады, с экспозицией, кульминацией и развязкой. Никаких повторяющихся припевов, никаких танцевальных мелодий. Сложные переходы требующие от певца долгой практики и прирожденного таланта… Думаю, что песни моего мира даже местным крестьянам и городским работягам показались бы примитивными.

Поэтому Сперат пел Балладу о Битве у Стен. Это была не единственная его песня. В некоторых я с удивлением услышал свои слова. Строчка «сколько раз бы я не упал, встану я на один раз больше» в разных вариациях встречалась в половине его песен. Фраза «Это наша земля», ставшая на короткий момент кличем пивоваров в Битве у Канала, у Сперата теперь кричали караэнцы всегда, когда дело шло к драматической развязке.

— Стрелы летят густо, как снег в метель, — грохотал со сцены Сперат. — Но за нами стены Караэна!

Я сидел позади, в отдельно беседке. Статус обязывал. И беседовал с Гаром. Кожевенник. Я поймал его тут же. Поздоровался. Спросил имя. Гар оказался не робкого десятка и отвечал спокойно и рассудительно. Я пригласил его в свою беседку, и засыпал вопросами. Мне было интересно все — как он работает, сколько платит за сырье, какие у него заказы, сколько он платит подмастерьям, как и где живет. Эти беседы с горожанами сильно меняли мне представление о Караэне. Гар был младшим мастером — это означало, что его отец слишком стар, чтобы делать все самому. По сути, Гар выполнял все функции мастера, за исключением особенно тонкой и важной работы. У его семьи была кожемятня на северо-востоке, среди каменистых склонов гор Долгобородов. Раньше она была совсем рядом с городом, но она воняла так сильно, что однажды её сожгли соседи. Пришлось выносить это токсичное производство подальше. Прямо в выдолбленных в камне емкостях они замачивали кожи в моче, уксусе и прочих очень секретных ингредиентах естественного происхождения. Гильдия кожевенников разрослась, окрепла, вступила в союз с оружейниками, не претендуя, впрочем, на роль самостоятельной политической силы. В Серебряной палате было несколько представителей от оружейников, но ни одного от кожевенников. Гар иногда отвлекался на Сперата и я терпеливо ждал, пока он выслушает понравившийся момент. Петь тут умели практически все — что делать, если радио нет? Приходится развлекать себя самому. Поэтому пели тут все и постоянно. Так что Сперата оценивала вполне профессиональная и искушенная публика.

— Говорят хорошо сделанная кожаная броня держит удар не хуже железа, — обронил я, дождавшись паузы. Сперат часто делал паузы, пил из кружки пиво, общался с публикой.

— Даже лучше, — буркнул Гар, явно пребывая под впечатлением от песни. Он закатал широкий рукав роскошного кафтана — кстати, с карманами, по последней моде — и под ним обнаружился кожаный наруч. Гар начал его расшнуровывать, сыпя терминами. Что-то там про вощение воском, но не совсем…

Дам мне наруч, он ловким движением выудил из сапога нож. Солидный такой ножик, даже на вид очень острый. И протянул мне.

— Попробуйте порезать, сеньор Магн.

Я с сомнением посмотрел на наруч. Это было настоящее произведение искусства с тиснением, украшенное бронзовыми накладками по кроям и выложенное тонкой шерстью изнутри. Я пожал плечами и несколько раз провел по коже ножом. С силой. На коже не осталось и следа. Я для пробы полоснул ножом по лавке — острая сталь легко отхватила немаленькую щепку от отполированного задницами дерева. Я приложил наруч к лавке и попытался пробить его ножом, ударив острием со всей силы. Со всей своей силы. и этот удар прошел для кожи почти без последствий. Осталась отметина, но наручь я не пробил. Я вернул и нож и наруч Гару.

— Если топором там рубить, или дубиной ухнуть, то тогда железный доспех может и лучше будет, — с явным самодовольством сказал Гар. — Потому как кости убережет. Зато этот полегче будет. Смотрите, кожа какая тонкая, а вон какой удар держит.

Я уже хорошо знал, что ждать, поэтому сдержав вздох, предположил:

— Но сделать ты такой полный кожаный доспех сможешь только один в год?

— Для вас сделаю. Хотя, может, не полный, — не уловил моей грусти Гар. — Но вообще, тут же дело в коже. Её подготовить надо правильно…

Я не выдержал и досадливо скривился. Я слышал это в сотнях разных вариантов. Примитивность технологий обходилась тщательностью обработки. Даже для того, чтобы сделать сравнительно хороший, боевой лук просто из куска дерева. Это дерево надо было для начала ещё найти — нужные породы росли далеко не везде, и из не каждого ствола можно было сделать заготовки. Потом правильно вырезать заготовки, с учетом структуры. Потом высушить. Сушить надо было при строгой температуре, не на солнце — обычно в специальном помещении. Опять же, для поддержания нужного микроклимата такие сушильные дома располагались в особенных местах, продуваемых, но влажных. Потом заготовку варили в секретном составе — разном у каждого мастера. Снова сушили, иногда в специальных, придающих форму лекалах. Я не уловил еще десятка важных нюансов, ухватив главное — если я закажу сотню луков сегодня, то они будут готовы уже года через два.